Не пристало ли нам братья, ФЭБ: Лихачев. Слово о походе Игоря, сына Святославова, внука —
А князья дружин не собирают, Не идут войной на супостата, Малое великим называют И куют крамолу брат на брата. Единственный дошедший до нового времени список «Слови» погиб в г. Тогда напускал десять соколов на стадо лебедей: который догонял какую, та первой и пела песнь — старому Ярославу, храброму Мстиславу, что зарезал Редедю пред полками касожскими, красному Роману Святославичу.
Тогда напускал десять соколов на стадо лебедей: который догонял какую, та первой и пела песнь — старому Ярославу, храброму Мстиславу, что зарезал Редедю пред полками касожскими, красному Роману Святославичу.
То Боян же, братья, не десять соколов на стадо лебедей пускал, но свои вещие персты на живые струны воскладал; они же сами князьям славу рокотали. Начнем же, братья, повесть эту от старого Владимира до нынешнего Игоря, который препоясал ум крепостью своею и поострил сердце свое мужеством; исполнившись ратного духа, навел свои храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую.
Тогда Игорь взглянул на светлое солнце и увидел воинов своих, тьмою от него прикрытых. Ум склонился князя перед желанием и охота отведать Дон великий заслонила ему знамение. О Боян, соловей старого времени! Вот бы ты походы те воспел, скача, соловей, по воображаемому дереву, летая умом под облаками, свивая славу обоих половин сего времени, рыща по тропе Трояна через поля на горы. Игорь ждет милого брата Всеволода. Оба мы — Святославичи. Тогда вступил Игорь князь в золотое стремя и поехал по чистому полю.
Солнце ему тьмою путь заграждало; ночь, стонущи ему грозою, птиц пробудила; свист звериный встал, взбился див — кличет на вершине дерева, велит прислушаться — земле незнаемой, Волге, и Поморью, и Посулью, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тмутороканский идол! А Игорь к Дону воинов ведет! Ведь уже несчастий его подстерегают птицы по дубам; волки грозу подымают по оврагам; орлы клектом на кости зверей зовут; лисицы брешут на красные щиты. О Русская земля! Уже ты за холмом!
Долго ночь меркнет. Заря свет уронила, мгла поля покрыла. Щекот соловьиный уснул, говор галок пробудился. Русские сыны великие поля красными щитами перегородили, ища себе чести, а князю славы. Спозаранок в пятницу потоптали они поганые полки половецкие и, рассыпавшись стрелами по полю, помчали красных девушек половецких, а с ними золото, и паволоки, и дорогие оксамиты. Покрывалами, и плащами, и кожухами стали мосты мостить по болотам и по топким местам, и всякими драгоценностями половецкими.
Красный стяг, белая хоругвь, красная челка, серебряное древко — храброму Святославичу! Дремлет в поле Олегово храброе гнездо. Далеко залетело!
Не было оно в обиду порождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, черный ворон, поганый половец! Гзак бежит серым волком, а Кончак путь ему указывает к Дону великому. На другой день совсем рано кровавые зори свет возвещают; черные тучи с моря идут, хотят прикрыть четыре солнца, а в них трепещут синии молнии. Быть грому великому! Пойти дождю стрелами с Дона великого!
Тут копьям изломиться, тут саблям побиться о шлемы половецкие на реке на Каяле, у Дона великого! Вот ветры, внуки Стрибога, веют с моря стрелами на храбрые полки Игоря.
Земля гудит, реки мутно текут, пыль поля покрывает, стяги говорят: половцы идут от Дона, и от моря, и со всех сторон русские полки обступили. Дети бесовы кликом поля перегородили, а храбрые русские перегородили красными щитами. Ярый тур Всеволод! Стоишь ты в самом бою, прыщешь на воинов стрелами, гремишь о шлемы мечами булатными! Куда ты, тур, поскочишь, своим золотым шлемом посвечивая, там лежат поганые головы половецкие.
Рассечены саблями калеными шлемы аварские тобою, ярый тур Всеволод! Какая из ран дорога, братья, тому, кто забыл честь и богатство и города Чернигова отцов золотой стол, и своей милой желанной, прекрасной Глебовны, свычаи и обычаи?
Тот ведь Олег мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял. Ступает в золотое стремя в городе Тмуторокане, тот же звон уже слышал давний великий Ярослав, а сын Всеволода Владимир каждое утро уши закладывал в Чернигове. Бориса же Вячеславича похвальба на суд привела и на Канину зеленую паполому постлала за обиду Олегову, храброму и молодому князю.
С той же Каялы Святополк повелел отца своего привезти между венгерскими иноходцами ко святой Софии к Киеву. Тогда, при Олеге Гориславиче, засевалось и проростало усобицами, погибало достояние Даждьбожьего внука; в княжеских крамолах сокращались жизни людские. Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля, а галки свою речь говорили, собираясь полететь на добычу.
То было в те рати и в те походы, а такой рати не слыхано! С раннего утра до вечера, с вечера до рассвета летят стрелы каленые, гремят сабли о шлемы, трещат копья булатные в поле незнаемом, среди земли Половецкой.
Черная земля под копытами костями была засеяна, а кровью полита: горем взошли они по Русской земле. Что мне шумит, что мне звенит — издалека рано до зари?
Игорь полки возвращает, ибо жаль ему милого брата Всеволода. Билися день, билися другой; на третий день к полудню пали стяги Игоревы. Тут два брата разлучились на берегу быстрой Каялы, тут кровавого вина недостало, тут пир окончили храбрые русские: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую.
Никнет трава от жалости, а дерево с тоской к земле преклонилось. Земля гудит, реки мутно текут, пыль поля покрывает, стяги говорят: половцы идут от Дона и от моря и со всех сторон русские полки обступили. Дети бесовы кликом поля перегородили, а храбрые русичи перегородили червлеными щитами. Яр Тур Всеволод! Бьешься ты в первых рядах, прыщешь на воинов стрелами, гремишь по шлемам мечами харалужными.
Куда, Тур, поскачешь, своим золотым шлемом посвечивая, — там лежат проклятые головы половецкие. Расщеплены шлемы аварские твоими саблями калеными, Яр Тур Всеволод! Что тому раны, дорогие братья, кто забыл о чести и богатстве, и города Чернигова отцовский золотой престол, и своей милой жены, прекрасной Глебовны, любовь и ласку! Тот ведь Олег мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял. Вступает в золотое стремя в городе Тмуторокани, звон же тот слышал давний великий Ярослав, а сын Всеволода Владимир каждое утро уши закладывал в Чернигове.
А Бориса Вячеславича слава на смерть привела, и на Канине зеленую паполому постлала за обиду Олега, храброго и молодого князя. С такой же Каялы и Святополк бережно повез отца своего между венгерскими иноходцами к святой Софии к Киеву. Тогда при Олеге Гориславиче засевалась - 60 -. Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля, а галки по-своему говорили: хотят полететь на поживу.
То было в те рати и в те походы, а такой рати не слышано! С раннего утра до вечера, с вечера до рассвета летят стрелы каленые, гремят сабли о шлемы, трещат копья булатные в поле неведомом среди земли Половецкой. Черна земля под копытами, костьми была посеяна, а кровью полита; горем взошли они по Русской земле! Что шумит, что звенит вдалеке рана перед зорями? Игорь полки заворачивает: жаль ему милого брата Всеволода. Бились день, бились другой, на третий день к полудню пали стяги Игоревы.
Тут разлучились братья на берегу быстрой Каялы; тут кровавого вина недостало, тут пир окончили храбрые русичи: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую.
Никнет трава от жалости, а дерево с тоской к земле приклонилось. Уже ведь, братья, невеселое время настало, уже пустыня войско прикрыла. Поднялась обида над войском Дажь-Божьего внука, вступила девой на землю Трояню, всплескала лебедиными крылами на синем море у Дона, плеская, растревожила времена обилия. Борьба князей с погаными кончилась, ибо сказал брат брату: «Это мое, и то мое же».
И стали князья про малое «это великое» молвить и сами на себя крамолу ковать, а поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую. О, далеко залетел сокол, избивая птиц, — к морю. А Игорева храброго полка не воскресить! По нем завопила Карна, и Жля понеслась по Русской земле, размыкивая огонь людям в пламенном роге.
Жены русские восплакались, приговаривая: «Уже нам своих милых лад ни в мысли помыслить, ни думою сдумать, ни глазами не повидать, а золота и серебра и пуще того в руках не подержать!
Тоска разлилась по Русской земле, печаль обильная потекла среди земли Русской. А князья сами на себя крамолу ковали, поганые же сами, с победами нарыскивая на Русскую землю, брали дань по белке от двора. Так и те два храбрых Святославича, Игорь и Всеволод, уже зло пробудили, которое перед тем усыпил было отец их, Святослав грозный великий киевский, грозою своею, усмирил своими сильными полками и булатными мечами; пришел на землю Половецкую, притоптал холмы и яруги, взмутил реки и озера, иссушил потоки и болота.
А поганого Кобяка из лукоморья, из железных великих полков половецких, словно вихрем вырвал, и пал Кобяк в городе Киеве, в гриднице Святослава. Тут немцы и венецианцы, тут греки и моравы поют славу Святославу, корят князя Игоря, который утопил богатство на дне Каялы, реки половецкой, русского золота насыпал.
Тут Игорь-князь пересел из золотого седла в седло половецкое. Уныли городские стены, и веселье поникло. А Святослав смутный сон видел в Киеве на горах. Уже доски без князька в моем тереме златоверхом. Всю ночь с вечера серые вороны граяли у Плесньска на лугу, были в дебри Кисановой и понеслись к синему морю». И сказали бояре князю: «Уже, князь, тоска ум полонила. Вот слетели два сокола с отцовского золотого престола добыть города Тмуторокани или хотя бы испить шлемом Дона.
Уже соколам крылья подрезали саблями поганых, а самих опутали в путы железные.
Темно ведь было на третий день: два солнца померкли, оба багряные столпа погасли и в море погрузились, и с ними оба молодых месяца, Олег и Святослав, тьмою заволоклись. На реке на Каяле тьма свет прикрыла: по Русской земле рассыпались половцы, точно выводок гепардов, и великое ликование пробудили в хинове. Уже низверглась хула на хвалу; уже ударило насилие по свободе; уже бросился Див на землю.
Вот уже готские красные девы воспели на берегу синего моря, звоня русским золотом, воспевают время Бусово, лелеют месть за Шарукана. А мы уже, дружина, невеселы». Тогда великий Святослав изронил золотое слово, со слезами смешанное, и сказал: «О племянники мои, Игорь и Всеволод!
Рано вы начали Половецкой земле мечами досаждать, а себе славы искать. Но не по чести одолели, - 62 -. Ваши храбрые сердца из твердого булата скованы и в отваге закалены. Что же сотворили вы моей серебряной седине! А уже не вижу власти сильного, и богатого, и обильного воинами брата моего Ярослава, с черниговскими боярами, с могутами, и с татранами, и с шельбирами, и с топчаками, и с ревугами, и с ольберами. Они ведь без щитов, с засапожными ножами, кликом полки побеждают, звоня в прадедовскую славу.
Но сказали вы: «Помужествуем сами: прошлую славу сами поддержим, а будущую сами поделим». А разве удивительно, братья, старику помолодеть? Если сокол в мытех бывает, то высоко птиц взбивает, не даст гнезда своего в обиду. Но вот зло — князья мне не подмога: худо времена обернулись. Вот у Римова кричат под саблями половецкими, а Владимир под ранами. Тоска разлилась по Русской земле, печаль обильная потекла среди земли Русской. А князья сами на себя крамолу ковали, а поганые, победами нарыскивая на Русскую землю, сами брали дань по белке со двора.
Ибо те два храбрых Святославича, Игорь и Всеволод, уже коварство пробудили раздором, которое перед тем усыпил было отец их, Святослав грозный великий киевский, грозою своею, прибил своими сильными полками и булатными мечами; пришёл на землю Половецкую, притоптал холмы и овраги, возмутил реки и озёра, иссушил потоки и болота.
А поганого Кобяка из лукоморья, из железных великих полков половецких, словно вихрем исторг, и пал Кобяк в городе Киеве, в гриднице Святославовой.
Тут немцы и венецианцы, тут греки и моравы поют славу Святославу, корят князя Игоря, потопившего богатство на дне Каялы, реки половецкой, русское золото просыпав. Тут Игорь князь пересел из золотого седла в седло рабское. Приуныли у городов забралы, и веселие поникло. А Cвятослав смутный сон видел в Киеве на горах. Уже доски без князька в моём тереме златоверхом. Всю ночь с вечера серые вороны граяли у Плесньска на лугу, были в дебри Кисаней и понеслись к синему морю». И сказали бояре князю: «Уже, князь, горе ум полонило.
Вот слетели два сокола с отчего золотого престола добыть города Тмутороканя либо испить шлемом Дона. Уже соколам крылья подсекли саблями поганых, а самих опутали в путы железные». Темно было в третий день: два солнца померкли, оба багряные столпа погасли и в море погрузились, и с ними оба молодых месяца, Олег и Святослав, тьмою заволоклись.
На реке на Каяле тьма свет прикрыла: по Русской земле рассыпались половцы, точно выводок гепардов, и великое ликование пробудили в хиновах. Уже пал позор на славу; уже ударило насилие по свободе; уже бросился Див на землю. Вот уже готские красные девы запели на берегу синего моря, звеня русским золотом: воспевают время Бусово, лелеют месть за Шарукана. А мы уже, дружина, невеселы».
Тогда великий Святослав изронил золотое слово, со слезами смешанное, и сказал: «О дети мои, Игорь и Всеволод! Рано начали вы Половецкой земле мечами обиду творить, а себе славы искать. Но без чести для себя вы одолели, без чести для себя кровь поганую пролили. Ваши храбрые сердца из крепкого булата скованы и в отваге закалены. Что же сотворили вы моей серебряной седине? А уж не вижу власти сильного, и богатого, и обильного воинами брата моего Ярослава, с черниговскими боярами, с воеводами, и с татранами, и с шельбирами, и с топчаками, и с ревугами, и с ольберами.
Они ведь без щитов, с засапожными ножами,. Но сказали вы: «Помужествуем сами: прошлую славу себе похитим, а будущую сами поделим». А разве дивно, братья, старому помолодеть? Если сокол в линьке бывает, то высоко птиц взбивает, не даст гнезда своего в обиду.
Но вот зло — князья мне не подмога: худо времена обернулись. Вот у Римова кричат под саблями половецкими, а Владимир под ранами. Горе и тоска сыну Глебову! Не думаешь ли ты прилететь издалека отчий золотой престол поблюсти? Ты ведь можешь Волгу вёслами расплескать, а Дон шлемами вычерпать!
Если бы ты был здесь, то была бы раба по ногате, а раб по резане. Ты ведь можешь посуху живыми шереширами стрелять — удалыми сынами Глебовыми. Ты, буйный Рюрик, и Давыд! Не ваши ли воины злачёными шлемами в крови плавали?
Не ваша ли храбрая дружина рыкает, как туры, ранены саблями калёными, на поле незнаемом? Вступите же, господа, в золотое стремя за обиду нашего времени, за землю Русскую, за раны Игоря, буйного Святославича! Галицкий Осмомысл Ярослав! Высоко сидишь на своём златокованом престоле, подпёр горы Венгерские своими железными полками, заступив королю путь, затворив Дунаю ворота, меча бремена через облака, суды рядя до Дуная.
Грозы твои по землям текут, отворяешь Киеву ворота, стреляешь с отцовского золотого престола салтанов за землями. Стреляй же, господин, Кончака, поганого раба, за землю Русскую, за раны Игоревы, буйного Святославича!
А ты, буйный Роман, и Мстислав! Храбрая мысль влечёт ваш ум на подвиг. Высоко взмываешь на подвиг в отваге, точно сокол на ветрах паря, стремясь птицу в смелости одолеть. Ведь у ваших воинов железные подвязи под шлемами латинскими. От них дрогнула земля, и могие страны — Хинова, Литва, Ятвяги, Деремела, и половцы копья свои повергли и головы свои склонили под те мечи булатные. Но уже, о князь Игорь, померк солнца свет, а дерево не к добру листву сронило: по Роси и по Суле города поделили.
Дон тебя, князь, кличет и зовёт князей на победу, Ольговичи, храбрые князья, уже поспели на брань… Ингвар и Всеволод, и все три Мстиславича — не худого гнезда соколы! Не по праву побед добыли себе владения! Где же ваши золотые шлемы и копья польские и щиты? Загородите полю ворота своими острыми стрелами за землю Русскую, за раны Игоревы, буйного Святославича! Уже Сула не течёт серебряными струями к городу Переяславлю, и Двина болотом течёт для тех грозных полочан под кликом поганых.
Один только Изяслав, сын Васильков, позвенел своими острыми мечами о шлемы литовские, прибил славу деда своего Всеслава, а сам под червлёными щитами на кровавой траве литовскими мечами прибит со своим любимцем, а тот сказал: «Дружину твою, князь, крылья птиц приодели, а звери кровь полизали».
Не было тут брата Брячислава, ни другого — Всеволода. Так в одиночестве изронил жемчужную душу из храброго тела. Приуныли голоса, поникло веселие, трубы трубят городенские! Ярослава все внуки и Всеслава!
Уже склоните стяги свои, вложите в ножны мечи свои повреждённые, ибо лишились мы славы дедов. Своими крамолами начали вы наводить поганых на землю Русскую, на достояние Всеслава. Из-за усобиц ведь пошло насилие от земли Половецкой!
