Хозяйка медной горы данила мастер
Станок тебе наладят, камню привезут, какой надо. Спозаранку ревут, как бы к Прокопьичу не попасть. Еще до знакомства с мастером Данила слышит от местной знахарки о существовании каменного цветка, который цветет в саду Хозяйки медной горы. Вдруг перед Катей появилась Хозяйка Медной горы : — Ты зачем в мой лес пришла? Воровской это цветок.
Исполнил ряд киноплакатов. С года преподавал на художественном факультете ВГИКа, с года — заведующий кафедрой мастерства художника кино, с года утвержден в звании профессора. Работы в кино: «Каменный цветок» , «Мичурин» , «Смелые люди» , «Пржевальский» , «Герои Шипки» , «Вихри враждебные» , «Первый эшелон» , «Коммунист» , «Хождение за три моря» , «Русский сувенир» , «Казаки» , «Гусарская баллада» , «Старики-разбойники» , «Путина» , «Невероятные приключения итальянцев в России» , «Крепыш» , «Где-то плачет иволга» , «Голубка» и др.
Настоящими произведениями декоративно-прикладного искусства стали наряды Хозяйки: они то сверкают малахитовой чешуей, то переливаются всеми цветами под стать глыбам драгоценных пород, то оттеняют изумрудным шёлком руду у подножия горы» [5]. Костюмы шились из материалов, сохранившихся с довоенной поры.
Все — режиссер и художники фильма М. Богданов, Г. Мясников, О. Кручинина понимали, какая на них возложена ответственность за цветовое решение картины. Птушко - Порой казалось, что зрителей с экрана осыпают вихрем цветного конфетти. Советская кинематография уже в самом начале своего обращения к цвету увидела в нем не техническое средство восприятия натуры, а средство ее художественного выражения».
Из этого же исходили и мы при постановке фильма «Каменный цветок». Казалось бы, его сказочная фактура толкала художника на путь самого буйного цветовоспроизведения. Мы сознавали эту опасность и постарались преодолеть ее, подчинив использование цвета строгим художественным задачам, черпая материал для их решения в творчестве наших знаменитых мастеров - передвижников. Мы тщательно изучали приемы их живописи, старались найти в кино адекватное выражение эстетической сущности лучших передвижнических полотен».
Художники картины блестяще справились со сложной задачей, «Каменный цветок» стал этапной работой и определил ряд насущных вопросов для работников советской кинематографии.
Кино получилось действительно впечатляющим! Павильонные декорации заставляют поверить в богатство волшебного мира, скрытого от людских глаз и открывающегося лишь избранным. Уникальный оператор Федор Проворов показал чарующие владения Хозяйки Медной горы, простые радости тружеников и красоту природы. Успех сказки Птушко ознаменовал начало цветного периода отечественного киноискусства и вышел за пределы страны.
В году фильм, показанный на Первом Международном кинофестивале в Каннах Франция , завоевал приз за лучший цвет и получил широкое международное признание. Несмотря на то, что «Каменный цветок» снимали в докомпьютерную эру, картина не потеряла своей визуальной привлекательности, поскольку в ней тщательно продумывалось всё: от цветовой концепции и освещения сцены — до отделки костюмов.
В году фильм был восстановлен. Утрами ходила постряпать, сварить чего, в избе прибрать, а вечерами Прокопьич сам управлял, что ему надо. Поели, Прокопьич и говорит: — Ложись вон тут на скамеечке!
Данилушко разулся, котомку свою под голову, понитком закрылся, поёжился маленько, — вишь, холодно в избе-то было по осеннему времени, — все ж таки вскорости уснул. Прокопьич тоже лёг, а уснуть не может: все у него разговор о малахитовом узоре из головы нейдёт. Ворочался-ворочался, встал, зажёг свечку, да и к станку — давай эту малахитову досочку так и сяк примерять.
Одну кромку закроет, другую Так поставит, другой стороной повернёт, и всё выходит, что парнишка лучше узор понял. Ну, и глазок! Пошёл потихоньку в чулан, притащил оттуда подушку да большой овчинный тулуп. Подсунул подушку Данилушке под голову, тулупом накрыл: — Спи-ко, глазастый! А тот и не проснулся, повернулся только на другой бочок, растянулся под тулупом-то — тепло ему стало, — и давай насвистывать носом полегоньку.
У Прокопьича своих ребят не бывало, этот Данилушко и припал ему к сердцу. Стоит мастер, любуется, а Данилушко, знай, посвистывает, спит себе спокойненько. У Прокопьича забота — как бы этого парнишку хорошенько на ноги поставить, чтоб не такой тощий да нездоровый был.
Пыль, отрава, — живо зачахнет. Отдохнуть бы ему сперва, подправиться, потом учить стану. Толк, видать, будет. На другой день и говорит Данилушке: — Ты спервоначалу по хозяйству помогать будешь.
Такой уж у меня порядок заведен. Для первого разу сходи за калиной. Её иньями прихватило, — в самый раз она теперь на пироги. Да, гляди, не ходи далеко-то.
Сколь наберешь — то и ладно. Хлеба возьми полишку, — естся в лесу-то, — да еще к Митрофановне зайди. Говорил ей, чтоб тебе пару яичек испекла да молока в туесочек плеснула. На другой день опять говорит: — Поймай-ко ты мне щеглёнка поголосистее да чечётку побойчее. Гляди, чтобы к вечеру были. Когда Данилушко поймал и принёс, Прокопьич говорит: — Ладно, да не вовсе. Лови других. Так и пошло. На каждый день Прокопьич Данилушке работу даёт, а всё забава.
Как снег выпал, велел ему с соседом за дровами ездить — пособишь-де. Ну, а какая подмога! Вперёд на санях сидит, лошадью правит, а назад за возом пешком идет. Промнётся так-то, поест дома да и спит покрепче. Шубу ему Прокопьнч справил, шапку теплую, рукавицы, пимы на заказ скатали. Прокопьич, видишь, имел достаток.
Хоть крепостной был, а по оброку ходил, зарабатывал маленько. К Данилушке-то он крепко прилип. Прямо сказать, за сына держал. Ну, и не жалел для него, а к делу своему не подпускал до времени. В хорошем-то житье Данилушко живо поправляться стал и к Прокопьичу тоже прильнул. Ну, как! Прошла зима. Данилушке и вовсе вольготно стало. То он на пруд, то в лес. Только и к мастерству Данилушко присматривался.
Прибежит домой, и сейчас же у них разговор. То, другое Прокпьичу расскажет, да н спрашивает — это что да это как? Прокопьич объяснит, на деле покажет. Данилушко примечает. Когда и сам примется. Вот как-то раз приказчик и углядел Данилушку на пруду. Спрашивает своих-то вестовщиков: — Это чей парнишка?
Который день его на пруду вижу По будням с удочкой балуется, а уж не маленький Кто-то его от работы прячет Узнали вестовщики, говорят приказчику, а он не верит. Привели Данилушку. Приказчик спрашивает: — Ты чей? Данилушко и отвечает: — В ученье, дескать у мастера по малахитному делу.
Приказчик тогда хвать его за ухо: — Так-то ты, стервец, учишься! Тот видит — неладно дело, давай выгораживать Данилушку: — Это я сам его послал окуньков половить. Сильно о свеженьких-то окуньках скучаю. По нездоровью моему другой еды принимать не могу. Вот и велел парнишке половить. Приказчик не поверил. Смекнул тоже, что Данилушко вовсе другой стал: поправился, рубашонка на нём добрая, штанишки тоже и на ногах сапожнешки. Вот и давай проверку Данилушке делать: — Ну-ко, покажи, чему тебя мастер выучил?
Данилушко запончик надел, подошел к станку и давай рассказывать да показывать. Что приказчик спросит — у него на всё ответ готов. Как околтать камень, как распилить, фасочку снять, чем когда склеить, как полер навести, как на медь присадить, как на дерево. Однем словом, все как есть. Пытал-пытал приказчик, да и говорит Прокопьичу: — Этот, видно, гож тебе пришелся? Тебе его отдали мастерству учиться, а он у пруда с удочкой! Таких тебе свежих окуньков отпущу — до смерти не забудешь, да и парнишке невесело станет.
Погрозился так-то, ушёл, а Прокопьич дивуется: — Когда хоть ты, Данилушко, всё это понял? Ровно я тебя ещё и вовсе не учил. У Прокопьича даже слёзы закапали, — до того ему это по сердцу пришлось.
Что ещё знаю, всё тебе открою Не потаю Только с той поры Данилушке не стало вольготного житья. Приказчик на другой день послал за ним и работу на урок стал давать. Сперва, конечно, попроще что: бляшки, какие женщины носят, шкатулочки. Потом с точкой пошло: подсвечники да украшенья разные. Там и до резьбы доехали. Листочки да лепесточки, узорчики да цветочки. У них ведь — у малахитчиков — дело мешкотное.
Пустяковая ровно штука, а сколько он над ней сидит! Так Данилушко и вырос за этой работой. А как выточил зарукавье — змейку из цельного камня, так его и вовсе мастером приказчик признал. Барину об этом отписал: «Так и так, объявился у нас новый мастер по малахитному делу — Данилко Недокормыш. Работает хорошо, только по молодости еще тихо. Прикажете на уроках его оставить али, как и Прокопьича, на оброк отпустить?
Работал Данилушко вовсе не тихо, а на диво ловко да скоро. Это уж Прокопьич тут сноровку поимел. Задаст приказчик Данилушке какой урок на пять дён, а Прокопьич пойдёт, да и говорит: — Не в силу это.
На такую работу полмесяца надо. Учится ведь парень. Поторопится — только камень без пользы изведет. Ну, приказчик поспорит сколько, а дней, глядишь, прибавит. Данилушко и работал без натуги. Поучился даже большой потихоньку от приказчика читать, писать. Так, самую малость, а все ж таки разумел грамоте. Прокопьич ему в этом тоже сноровлял. Когда и сам наладится приказчиковы уроки за Данилушку делать, только Данилушко этого не допускал: — Что ты!
Что ты, дяденька! Твое ли дело за меня у станка сидеть! Смотри- ка, у тебя борода позеленела от малахиту, здоровьем скудаться стал, а мне что делается? Данилушко и впрямь к той поре выправился. Хоть по старинке его Недокормышем звали, а он вон какой! Высокий да румяный, кудрявый да веселый Однем словом, сухота девичья. Прокопьич уж стал с ним про невест заговаривать, а Данилушко, знай, головой, потряхивает: — Не уйдет от нас!
Вот мастером настоящим стану, тогда и разговор будет.
Барин на приказчиково известие отписал: «Пусть тот прокопьичев выученик Данилко сделает ещё точёную чашу на ножке для моего дому. Тогда погляжу — на оброк отпустить али на уроках держать. Только ты гляди, чтобы Прокопьич тому Данилке не пособлял. Не доглядишь — с тебя взыск будет». Приказчик получил это письмо, призвал Данилушку, да и говорит: — Тут, у меня, работать будешь. Станок тебе наладят, камню привезут, какой надо. Прокопьич узнал, запечалился: как так?
Пошел к приказчику, да разве он скажет Закричал только: «Не твое дело! Не оказывай себя. Данилушко сперва остерегался. Примеривал да прикидывал больше, да тоскливо ему показалось. Делай — не делай, а срок отбывай — сиди у приказчика с утра до ночи. Ну, Данилушко от скуки и сорвался на полную силу.
Чаша-то у него живой рукой и вышла из дела. Приказчик поглядел, будто так и надо, да и говорит: — Ещё такую же делай! Данилушко сделал другую, потом третью. Вот когда он третью-то кончил, приказчик и говорит: — Теперь не увернёшься! Поймал я вас с Прокопьичем. Барин тебе, по моему письму, срок для одной чаши дал, а ты три выточил. Знаю твою силу. Не обманешь больше, а тому старому псу покажу, как потворствовать! Другим закажет!
Так об этом и барину написал и чаши все три предоставил. Только барин, — то ли на него умный стих нашел, то ли он на приказчика за что сердят был, — все как есть наоборот повернул. Оброк Данилушке назначил пустяковый, не велел парня от Прокопьича брать — может-де вдвоём-то скорее придумают что новенькое. При письме чертёж послал. Там тоже чаша нарисована со всякими штуками.
По ободку кайма резная, на поясе лента каменная со сквозным узором, на подножке листочки. Однем словом, придумано. А на чертеже барин подписал: «Пусть хоть пять лет просидит, а чтобы такая в точности сделана была». Пришлось тут приказчику от своего слова отступить. Объявил, что барин написал, отпустил Данилушку к Прокопьичу и чертёж отдал. Повеселели Данилушко с Прокопьичем, и работа у них бойчее пошла. Данилушко вскоре за ту новую чашу принялся.
Хитрости в ней многое множество. Чуть неладно ударил, — пропала работа, снова начинай. Ну, глаз у Данилушки верный, рука смелая, силы хватает — хорошо идёт дело. Одно ему не по нраву — трудности много, а красоты ровно и вовсе нет.
Говорил Прокопьичу, а он только удивился: — Тебе-то что?
Придумали — значит, им надо. Мало ли я всяких штук выточил да вырезал, а куда они — толком и не знаю. Пробовал с приказчиком поговорить, так куда тебе. Ногами затопал, руками замахал: — Ты очумел? За чертёж большие деньги плачены. Художник, может, по столице первый его делал, а ты пересуживать выдумал! Потом, видно, вспомнил, что барин ему заказывал, — не выдумают ли вдвоём-то чего новенького, — и говорит: — Ты вот что Мешать не стану.
Камня у нас, поди-ко, хватит. Какой надо — такой и дам. Тут вот Данилушке думка и запала. Не нами сказано — чужое охаять мудрости немного надо, а свое придумать — не одну ночку с боку на бок повертишься. Вот Данилушко сидит над этой чашей по чертежу-то, а сам про другое думает. Переводит в голове, какой цветок, какой листок к малахитовому камню лучше подойдет.
Задумчивый стал, невесёлый. Прокопьич заметил, спрашивает: — Ты, Данилушко, здоров ли? Полегче бы с этой чашей. Куда торопиться? Сходил бы в разгулку куда, а то все сидишь да сидишь.
Не увижу ли, что мне надо. С той поры и стал чуть не каждый день в лес бегать. Время как раз покосное, ягодное. Травы все в цвету. Даннлушко остановичся где на покосе, либо на полянке в лесу и стоит, смотрит. А то опять ходит по покосам да разглядывает траву-то, как ищет что.
Людей в ту пору в лесу и на покосах много. Спрашивают Данилушку — не потерял ли чего? Он улыбнется этак невесело, да и скажет: — Потерять не потерял, а найти не могу. Ну, которые и запоговаривали: — Неладно с парнем. А он придет домой и сразу к станку да до утра и сидит, а с солнышком опять в лес да на покосы. Листки да цветки всякие домой притаскивать стал, а все больше из объеди: черемицу да омег, дурман да багульник, да резуны всякие.
С лица спал, глаза беспокойные стали, в руках смелость потерял. Прокопьич вовсе забеспокоился, а Данилушко и говорит: — Чаша мне покою не дает. Охота так ее сделать, чтобы камень полную силу имел. Прокопьич давай отговаривать: — На что она тебе далась? Сыты ведь, чего еще? Пущай бары тешатся, как им любо. Нас бы только не задевали. Придумают какой узор — сделаем, а навстречу-то им зачем лезть?
Лишний хомут надевать — только и всего. Ну, Данилушко на своем стоит. Не могу из головы выбросить ту чашу. Вижу, поди-ко, какой у нас камень, а мы что с ним делаем? Точим да режем, да полер наводим и вовсе ни к чему. Вот мне и припало желанье так сделать, чтобы полную силу камня самому поглядеть и людям показать.
По времени отошёл Данилушко, сел опять за ту чашу, по барскому-то чертежу. Работает, а сам посмеивается: — Лента каменная с дырками, каёмочка резная Потом вдруг забросил эту работу. Другое начал. Без передышки у станка стоит. Прокопьичу сказал: — По дурман-цветку свою чашу делать буду. Прокопьнч отговаривать принялся. Данилушко сперва и слушать не хотел, потом, дня через три-четыре, как у него какая-то оплошка вышла, и говорит Прокопьичу: — Ну, ладно.
Сперва барскую чашу кончу, потом за свою примусь. Только ты уж тогда меня не отговаривай Не могу её из головы выбросить.
Прокопьич отвечает: — Ладно, мешать не стану, — а сам думает: «Уходится парень, забудет. Женить его надо. Вот что! Лишняя дурь из головы вылетит, как семьей обзаведется».
Занялся Данилушко чашей. Работы с ней много — в один год не укладешь. Работает усердно, про дурман-цветок не поминает. Прокопьич и стал про женитьбу заговаривать: — Вот хоть бы Катя Летемина — чем не невеста? Хорошая девушка Похаять нечем. Это Прокопьич-то от ума говорил. Он, вишь, давно заприметил, что Данилушко на эту девушку сильно поглядывал.
Ну, и она не отворачивалась. Вот Прокопьич, будто ненароком, и заводил разговор. А Данилушко своё твердит: — Погоди! Вот с чашкой управлюсь. Надоела мне она. Того и гляди — молотком стукну, а он про женитьбу! Уговорились мы с Катей. Ну, сделал Данилушко чашу по барскому чертежу. Приказчику, конечно, не сказали, а дома у себя гулянку маленькую придумали сделать. Катя — невеста-то- с родителями пришла, ещё которые Катя дивится на чашу. До чего все гладко да чисто обточено!
Мастера тоже одобряют: — В аккурат-де по чертежу.
Придраться не к чему. Чисто сработано. Лучше не сделать, да и скоро. Так-то работать станешь — пожалуй, нам тяжело за тобой тянуться. Данилушко слушал-слушал, да и говорит: — То и горе, что похаять нечем. Гладко да ровно, узор чистый, резьба по чертежу, а красота где? Вон цветок Ну, а эта чаша кого обрадует? На что она? Кто поглядит, всяк, как вон Катенька, подивится, какой-де у мастера глаз да рука, как у него терпенья хватило нигде камень не обломить.
А где, спрашиваю, красота камня? Тут прожилка прошла, а ты на ней дырки сверлишь да цветочки режешь. На что они тут? Порча ведь это камня. А камень-то какой! Первый камень! Понимаете, первый! Горячиться стал. Выпил, видно, маленько. Мастера и говорят Данилушке, что ему Прокопьич не раз говоривал: — Камень — камень и есть.
Что с ним сделаешь? Наше дело такое — точить да резать. Только был тут старичок один. Он еще Прокопьича и тех — других-то мастеров — учил. Все его дедушком звали. Вовсе ветхий старичоночко, а тоже этот разговор понял, да и говорит Данилушке: — Ты, милый сын, по этой половице не ходи! Из головы выбрось! А то попадёшь к Хозяйке в горные мастера Что Хозяйке понадобится, то они и сделают. Случилось мне раз видеть.
Вот работа! От нашей, от здешней, на отличку. Всем любопытно стало. Спрашивают, — какую поделку видел. Какая она? Любой мастер увидит, сразу узнает — не здешняя работа. У наших змейка, сколь чисто ни выточат, каменная, а тут как есть живая. Хребтик черненький, глазки Того и гляди — клюнет. Им ведь что! Они цветок каменный видали, красоту поняли. Данилушко, как услышал про каменный цветок, давай спрашивать старика. Тот по совести сказал: — Не знаю, милый сын. Слыхал, что есть такой цветок.
Видеть его нашему брату нельзя. Кто поглядит, тому белый свет не мил станет. Данилушко на это и говорит: — Я бы поглядел. Тут Катенька, невеста-то его, так и затрепыхалась: — Что ты, что ты, Данилушко!
Неуж тебе белый свет наскучил? Прокопьич и другие мастера сметили дело, давай старого мастера насмех подымать: — Выживаться из ума, дедушко, стал. Сказки сказываешь. Парня зря с пути сбиваешь. Старик разгорячился, по столу стукнул: — Есть такой цветок! Парень правду говорит: камень мы не разумеем. В том цветке красота показана. Мастера смеются: — Хлебнул, дедушко, лишка!
А он своё: — Есть каменный цветок! Разошлись гости, а у Данилушки тот разговор из головы не выходит. Опять стал в лес бегать да около своего дурман — цветка ходить, а про свадьбу и не поминает. Прокопьич уж понуждать стал: — Что ты девушку позоришь? Который год она в невестах ходить будет? Того и жди — пересмеивать ее станут. Мало смотниц-то? Данилушко одно своё: — Погоди ты маленько!
Вот только — придумаю- да камень подходящий подберу. И повадился он на медный рудник — на Гумешки-то.
Когда в шахту спустится, по забоям обойдет, когда наверху камни перебирает. Раз как-то поворотил камень, оглядел его, да и говорит: — Нет, не тот Только это промолвил, кто-то и говорит: — В другом месте поищи Глядит Данилушко, — никого нет. Кто бы это? Шутят, что ли Будто и спрятаться негде. Поогляделся ещё, пошёл домой, а вслед ему опять: — Слышишь, Данило-мастер? У Змеиной горки, говорю. Оглянулся Данилушко, — женщина какая-то чуть видна, как туман голубенький.
Потом ничего не стало. Неуж сама? А что, если сходить на Змеиную-то? Тут же она была, недалеко от Гумешек. Теперь её нет, давно всю срыли, а раньше камень поверху брали. Вот на другой день и пошел туда Данилушко. Горка хоть небольшая, а крутенькая. С одной стороны и вовсе как срезано. Глядельце тут первосортное. Все пласты видно, лучше некуда. Подошел Данилушко к этому глядельцу, а тут малахитина выворочена.
Большой камень — на руках не унести — и будто обделан вроде кустика. Стал оглядывать Данилушко эту находку. Все, как ему надо: цвет снизу погуще, прожилки на тех самых местах, где требуется Ну, все, как есть Обрадовался Данилушко, скорей за лошадью побежал, привез камень домой, говорит Прокопьичу: — Гляди-ко, камень какой! Ровно нарочно для моей работы. Теперь живо сделаю.
Тогда и жениться. Верно, заждалась меня Катенька. Да и мне это не легко. Вот только эта работа меня и держит. Мастер сидит в позе тяжело и напряженно работающего человека. Его крестьянскую одежду прикрывает фартук: камень при обработке дает много пыли.
У него большие сильные руки, волосы стрижены «под горшок», простодушные черты лица, взгляд выражает сосредоточенность и упорство. У Бажова любовь к своей работе, мастерство и самоуважение — важные качества «горных дел мастеров».
Вот и Данила никогда не гнул спину, работая в господском доме, и не вышло из него «хорошего слуги», зато вышел отличный мастер. Автор сказов считает, что коренной уральской профессии свойственно человеческое достоинство, обретаемое по мере достижения вершин мастерства. Работая с известняком, авторы скульптуры так же, как Данила, стремились не только выявить узнаваемую форму, но и показать негромкую красоту уральского камня.
Поделиться Share Tweet Email Copy link. Open in app. Предоставлено Издание справочной, краеведческой и художественной литературы Все аудиогиды. Опубликуйте собственный аудиотур!
